Словно огромная скала низринула на купца. Он рухнул на колени, отчаянно раздирая лицо ногтями. Тяжкий вой озарил пещеру. Все поддерживающие его в погоне силы, вся ненависть, все горе мира было в этом страшном реве, заставившем монахов потрясенно застыть.

Молча смотрели они на метавшееся по каменному полу тело, разбивавшее кулаки в кровь. Он потерял все, что имел. Зачем ему невиданные богатства, если нет более дорогой Мулибии. Горе, мне горе!

А-а-а-а! И кулак вновь ударился о камень.

— Не плачь, отец!

Трэйби нежно потряс за плечо.

— Лучше возрадуйся, ибо твоя дочь и моя жена сейчас гораздо счастливее всех людей, вместе взятых!

Тяжелый удар опрокинул парня на спину.

— Ты поплатишься за это! Своей гнилой кровью, своим вонючим телом, своей жалкой жизнью!

И купец достал изящный охотничий нож, подарок, Спаситель, за что-о-о, любимой дочери на день рождения.

Но на удивление, в глазах Трэйби читалась радость и предвкушение. Он упоительно закивал головой, словно умоляя начать поскорее.

— Нет.

Ригбор обернулся. Отец Сардер, теребя бородку, стоял рядом.

— Он в нашей компетенции. Смотри сам, несчастный.

И монах указал на черную воронку на полу.

— Сие след от богомерзкого темного обряда. Этот гаденыш — птенец из гнезда Салладорца. Мы о нем позаботимся. Не бойся.

Ладонь утешающе похлопала по плечу.

— Он в полной мере изведает муки обряда Изгнания. Взять!

И толпа Красных умело связала охотника особыми узлами, опробованными на проклятом племени Свободных.

Трясущийся и рыдающий родитель, безнадежно утешаемый сочувствующими увещеваниями монахов, был погружен в себя. Все, это конец. Он потерял всех своих любимых. Осталась только ненависть, лютая жажда мести к этому злобному шкурнику, но вскоре утолится и она. Так зачем же жить далее? Спаситель, простишь ли ты грешное чадо свое за это?

Тем временем все уже было готово. Дрова, как на подбор из молодых и сырых деревьев, были сложены в огромный костер, в центре которого стоял прикованный к столбу малефик, на лице которого по-прежнему царили радость и нетерпение.

Скорей же! Мулибия ушла недавно, и их еще связывает незримый мостик-нить, по которому он последует за ней. Они станут едины, они будут вместе отныне и вовеки веков! Ну, шевелитесь, олухи!

Хм, похоже, ему придется повторить участь Жучки. Вообще-то, приложения к трактату рекомендуют для создания глобулы боли сжечь кошку и пять-шесть ее котят, но ему пришлось использовать свою собаку и ее новорожденных щенков. Действительно уж, по-собачьи, любившая хозяина псина, умерев, позволила накопить достаточно сил. Сила смерти сожженных щенков пробила все магические щиты чародейки, и на ее разум обрушилось страдание матери, наблюдавшей за убийством своих детей. Но сегодня сожгут его.

Бормоча молитвы, монахи протянули вокруг костра десяток цепей из металла, похожего на золото. Возле них застыли пятеро Красных. Каждый из них прицепил к металлическому поясу по два конца цепочки, соединяя себя, таким образом, с двумя другими братьями. Сверху все это напоминало огромную пятиконечную звезду с монахом в каждой из вершин и дровами в центре. У Красных своя магия, частично изобретенная самостоятельно, частично заимствованная у Свободных.

— Начнем же, во имя Спасителя!

Отец Сардер махнул рукой.

— Во славу и величие Его!

Хором ответили монахи. В ладонях священников, стоявших в вершине звезды, вспыхнули файерболы, и костер загорелся, подожженный с пяти сторон.

Громкие слова литании разнеслись над горами.

Трэйби напрягся. Пришло его время! Он забормотал намертво вызубренные слова Ухода.

Но тут же закашлялся и сбился. С ужасом пробовал начать снова и снова, но с тем же успехом. Пламя, жадно лизавшее тело, несло сильную боль, но птенец с радостью приветствовал ее, она — дорога в Западную Тьму. Но дым от сырых дров настойчиво лез в горло, заставляя судорожно задыхаться.

В отчаянии он вскричал:

— Ригбор! Молю тебя, если ты действительно любишь свою дочь, позволь мне окончить обряд. Дай нам возможность быть счастливыми.

— Заткнись, гаденыш! Ты, убивший Мулибию, смеешь о чем-то просить меня? Сдохни, тварь.

И купец, несмотря на сильный жар, подошел к огню и смачно плюнул в него.

Неужели это конец? Неужели все это было напрасно? Они так и не будут вместе, их души разъединятся навсегда, страдая и мучаясь без любимого? Ну, нет!

В отчаянии он закрыл глаза, и, не обращая ни на что внимание, зашептал нужные слова. Но не тут-то было.

Монахи, стоявшие вокруг, тоже не дремали. То один, то другой под напором Сил, бушевавших внутри, начинал медленно сдвигаться, разрывая фигуру, но крепко держали цепи, но громче звучали слова литании, возводя непреодолимую стену, сдерживающую мятежную душу.

И тут Трэйби зарыдал. Он оплакивал бесплотность попыток, он скорбел об теперь уже уходящей навеки любви. Прощай, Мулибия! Будь счастлива же в своей свободе!

Когда перед глазами возникло переливчатое мерцание, сложившееся в исполинского орла, губы сожженного еще успели с грустной усмешкой шепнуть:

— Сияние булыжника и блеклость сапфира …

Ирина Антипова

ХОЗЯЙКА ПЕРЕКРЕСТКОВ

Застывший ветер свернулся у ног — клубком, верным псом, готовым бежать и держать — только скажи. Но я не говорю. Мне нужна его служба, мне нужен он, глаза, уши и руки. Это все, что осталось. Да еще кожа — земля дорог, на которой остаются следы. Но еще не время. Я могу слишком мало, чтобы позволить себе играть этим. Я знаю слишком много, чтобы допустить так глупо разменять последние крохи. Последние крохи Силы.

Откровенность, даже с собой — это почти пытка. Почти такая же, как и придумывать то, что я действительно могу сделать. Но ничего. Можно упиваться даже собственным унижением, я разрешаю себе эту слабость, потому что надо же где-то брать силу. Вот такой смешной парадокс. Но когда кроме себя ничего не остается…

Я знаю много. Даже слишком. Даже то, что не хотела бы. Например, как умирают боги. Например, почему знание скручивает знающего по рукам и ногам — не шелохнуться. Например… Но я люблю парадоксы. Я люблю играть с Силой, если уж не быть ей. Я вижу, как просто заиграться. То, что я сейчас делаю, по краю чего иду — это даже не смерть. Это безумие. Это то, чего всегда боялись всемогущие. Потому что зачем тебе все, если нет себя? Но всего у меня нет. Поэтому — я играю. Как не играла давно, может быть — никогда. Играю, выдавливая последние капли Силы. Потому что есть вещи, которые просто нельзя допускать, сколь бы смешно это не звучало.

Он скребется в двери, стучит в окно. Я знаю — скоро он придет не просить, но брать, и я ничего не смогу сделать. Он говорит, что мы — одно, что так будет лучше всем, что я — дочь, хоть и блудная, хоть и упрямая. Он лжет. Я вижу его ложь, она заползает в уши, она отравляет кровь. Хуже. Она забирает Силу. Но я не отдам. Сила нужна. Я не кричу, что он враг, что дотронуться до него — смерть, что не будет ни прощенья, ни возврата, потому что слабость не прощают — ее берут, берут и используют. Я слушаю. Я знаю, что однажды он — скажет. И тогда…